Свободно ли научное знание от влияния общества и культуры? Объективна ли наука в той степени, в какой мы привыкли полагаться на нее? Отвечая на эти вопросы, научный феминизм исследует, как менялось научное знание о женском теле в течение последних четырех столетий.
Автор_ка: Тони Лашден
Ищешь объект критики — критикуй медиа. Если критика медиа не приносит желаемых результатов, переходи на гуманитарные науки, где критиковать феномены можно практически бесконечно. Несмотря на то, что социальная обусловленность гуманитарного знания стала чем-то само собой разумеющимся, вера в непогрешимую объективность естественных наук крепка как никогда.
читать дальшеВ мире физики и биологии нет ни влияния ученых, ни общества, ни техники — исключительно факты и закономерности, ждущие своей проверки. Естественные науки традиционно считаются очищенными от социального и культурного содержания. Этот тезис подкрепляется расхожей идеей, что ученый или ученая — это «не человек». Скорее это «чистый разум» того/той, кто смог полностью пренебречь своим личным опытом и интересами во имя науки и с помощью микроскопа или чашки Петри выйти в пространство объективности.
За последние двадцать лет проблема тела стала одной из важнейших «объективных» научных тем. Мы постоянно задаемся вопросами о том, как функционирует наше тело, что с ним происходит, какие параметры следует считать здоровыми, а какие требуют коррекции. Казалось бы, у медиков и биологов нет никакой общественно-политической заинтересованности в том, чтобы скрывать часть знаний о теле, подтасовывать информацию или манипулировать полученными сведениями.
Вероятно, профессор Гарварда и почетный член Массачусетского медицинского общества Эдвард Кларк, представляя в 1873 году свою книгу «Пол в образовании» («Sex in education or, A Fair Chance for the Girls»), также руководствовался исключительно соображениями объективности:
«Поступая в колледж, женщины ставят самих себя под большую угрозу. Кровь, необходимая для функционирования мозга, оттекает от таза, вследствие чего чрево женщины становится бесплодным» (Klark, 1873, p. 96)
Мало кто во второй половине ХIХ века заметил бы в этом утверждении какую-либо предвзятость. Став частью дискурса о естественном зависимом положении женщин и их природном безвластии, данное высказывание медика еще долго использовалось в качестве объективного научного аргумента против получения женщинами образования.
Большая часть наших знаний о теле, в частности о теле женском, кажется существовавшей всегда. Академическая традиция предлагает рассматривать развитие анатомии и биологии как процесс, где количество знания постепенно возрастало, но никогда не менялось коренным образом. Мы знали мало — теперь мы знаем больше, и во многом это стало возможным благодаря тому, что научное знание свободно от внутренних оценок и интерпретации ученых. Однако насколько реалистично такое представление?
Традиция критики научных представлений о женском теле насчитывает не многим более 30 лет. В начале 80-х ученые из области естественных наук, знакомые с феминистической повесткой, начали использовать методологию феминизма для анализа гендерной необъективности знания (gender biased knowledge). Результатом этого анализа стали критические статьи о феномене женского тела: старается ли наука выявить объективные закономерности или же работает на усиление подчиненного положения женщин?
Первые шаги изучения гендерной необъективности были сделаны исследовательницами в биологии, анатомии и медицине. Приводя примеры того, как знание о женском теле было детерминировано социальным порядком, Нэнси Туана обращается к наиболее цитируемым в научном мире античным авторам: Аристотелю и Галену (Tuana, 1998), а Рут Хэбборт — к Дарвину (Hubbard, 1979).
Для Аристотеля и Галена люди были сделаны из одного и того же материала: и у мужчин, и у женщин были одинаковые возможности в утробе, но особенности развития сделали их разными людьми и наделили разными способностями.
Согласно представлениям натурфилософов о развитии плода, тело человека создается под воздействием «внутреннего жара». Чем больше жара, тем более совершенным оно становится. Высшей ступенью развития тела античные авторы полагали выпуклый пенис, тогда как женщина, чей пенис «спрятан» внутри тела, — это испорченный инертный продукт, лишенный тепла — активности, а ежемесячная менструальная кровь — не что иное, как дефектная сперма.
Т.е. женское тело признавалось недостаточно развитым для самостоятельного производства жара. Будь тела женщин теплее, они могли бы рожать детей автономно, а не только быть пригодными в качестве сосудов для «жизненного сока» мужчин. Из-за того, что тело, а соответственно, и мозг женщины так и не выросли до «нормального», мужского размера, женщина не может справиться с такими социальными обязанностями как голосование, участие во власти и религиозных обрядах.
Поразительно, но данная теория стала основополагающей для изучения анатомического строения женщин и до ХІІІ века использовалась без каких-либо существенных изменений.
Дарвин, живя в викторианскую эпоху, где гендерные роли были строго фиксированными (активные мужские и пассивные женские), перенес эту бинарную схему на всю историю развития человечества.
Новаторская идея Дарвина была в том, что внутриутробное развитие плода зависит от «природного замысла». Так, согласно последнему, женские тела должны «быть мягче, наполняться заботой и самоотверженностью» (Darwin, p. 873). Эти черты объявлялись женским эволюционным приобретением, подобно тому, как активность и агрессивность стали эволюционным приобретением мужчин.
«Различие в интеллектуальных способностях двух полов и занятиях (…) очевидно. Если мы составим два списка людей — мужчин и женщин, — преуспевших в поэзии, рисовании, скульптуре, музыке, истории, науке и философии, мы увидим, что женщины едва ли могут состязаться» (Darwin, p. 873)
Отсюда — закрепившийся миф о генетической предрасположенности к определенному типу деятельности, «естественная» связь между гендером и полом и наука, рассматривающая мужское тело в качестве эталона.
Почему никто не критиковал эти идеи, преподносящие мужчину как венец эволюции и стандарт телесности? Возможно, когда научные клубы состоят из мужчин, где мужчины презентуют исследования для других мужчин о том, как удачно вышло, что они все мужчины — совершенные существа, имеющие социальное и биологическое превосходство, — времени для критики не остается.
Камера скользит над пустыней. Крупный план: мы видим, как львица мчится за косулей. Низкий мужской голос за кадром говорит: «Это закон природы».
Кто этот мужчина? Откуда ему известно, что убийство и есть закон природы? Одна из проблем, о которой заявила в конце 80-х основательница научного феминизма Донна Хараувэй в своей работе «Ситуативное знание: вопрос науки в феминизме и привилегии патриархальной перспективы», — это проблема «всевидящего взгляда Бога». Располагая науку «над» реальностью, мы сохраняем комфортное ощущение безопасности, ведь объективно знание защищено от ошибки или оплошности, а значит, в нем нечего критиковать. Хараувэй спрашивает: кто же оказывается на месте исследователей в обществе, где женщин вытесняют из научного пространства и дискриминируют в сообществе ученых? Видимо, мужчины. И, видимо, мужской взгляд — и есть взгляд объективного наблюдателя.
Продолжая идеи Хараувэй, Эмили Мартин (Martin, 1991) в начале 90-х годов прошлого века исследовала мифологизацию биологического взаимодействия яйцеклетки и сперматозоида, которую назвала лучшей романтической сказкой, созданной за всю историю человечества. Она провела анализ учебников по биологии для школ и университетов, уделив внимание лексике, которая используется для описания «отношений» между яйцеклеткой и сперматозоидом.
Так, женское тело и яйцеклетка описывались как пассивные, ожидающие, бездействующие и инертные, в то время как мужское тело и сперматозоиды были описаны как активные, борющиеся, ищущие возможности передать свои гены. Мартин горько иронизирует по поводу того, каким образом ученые смогли рассмотреть в сперматозоидах «будущих лидеров», а в яйцеклетках — «принцесс, ждущих спасения». «Я не считаю, что абсолютно все биологические факты сконструированы с оглядкой на культурные рамки, но я буду бороться за то, чтобы эти рамки стали видимы хотя бы в этом случае» (Martin, p. 491, 1991).
Чтобы поставить под сомнение «универсальность» мужского основания науки, Хараувэй использует концепцию ситуативного знания: мы видим не всю картину реальности, а только тот ее кусок, который доступен с нашей социокультурной точки. Так, знание тридцатилетнего WASP*, учащегося в Кембридже, будет отличаться от знания двадцатилетней выпускницы Сорбонны. Хараувэй считает, что нам не нужно пытаться избавиться от нашей «ситуации» (во многом потому, что это невозможно), — нам следует интегрировать эту «ситуацию» в научное знание.
«Не «сначала ты мужчина, а только потом ученый», а «ты и мужчина, и ученый, и не стоит думать, что твой культурный опыт не играет никакой роли в твоих суждениях»
В качестве одного из способов избавиться от «божественности» в науке Хараувэй предлагает сделать научное сообщество видимым: представить его не как группу меритократов в белых лабораторных халатах без прошлого, будущего и прочных социальных связей в настоящем, а как индивидов со своим личным опытом. Опыт людей, имеющих разный культурный и социальный багаж, не является взаимозаменяемым или пренебрегаемым. Только обмен этим опытом может выстроить пространство с видимыми социокультурными рамками.
На сегодняшний день европейский образец медицины и биологии демонстрирует то, как идеи научного феминизма и критика представлений о теле были включены в научный дискурс.
Во-первых, все большую популярность приобретает внеинституциональное распространение знаний: тренинги, семинары и конференции ориентируются не только на передачу знаний от ученых к ученым, но и на дальнейшее распространение информации в широких массах. Уменьшается остракизм знаний о женском теле: в медиа поднимаются вопросы о здоровье, контрацепции и мифах, связанных с телесностью, а общественные объединения и неформальные сообщества критикуют нормативный подход к внешности. Кроме этого, благодаря обратной связи с научным сообществом, подвергаются пересмотру термины, в которых мы говорим о поле, и артикулируется проблематика интерсексуальности.
Во-вторых, создание независимых научных центров, занимающихся гендерной экспертизой научных исследований, позволяет уточнять результаты и делать новые открытия при помощи уменьшения гендерной необъективности. Так, проект «Gendered Innovations» Лонды Шибенгер (Lond Schiebenger) за последние пять лет работы смог развить более 20 актуальных исследований в области медицины, инженерии, науки и экологии за счет применения гендерной экспертизы.
В-третьих, происходит смена «историй» о том, как функционирует женское тело. Скандинавские страны могут послужить примером того, как, начиная с младших классов, учеников и учениц знакомят с основными принципами заботы о теле и поддержании его здорового состояния. Учебники переписываются, и теперь вместо историй о женском и мужском можно изучить гендерно нейтральное представление о физиологии.
Наконец, происходят изменения в самом научном сообществе. Процент женщин в науке увеличивается, а изучение сообществ ученых как социокультурных групп (например, Sharon Traweek, «Beamtimes and lifetimes the world of high energy physicists») помогает вскрыть реальные проблемы, препятствующие открытой дискуссии.
Эти позитивные изменения в ключевых научных институтах дают надежду на то, что когда-нибудь эти изменения доберутся до белорусской образовательной системы.
* WASP (White Anglo-Saxon Protestant) — расхожая в США аббревиатура, в середине ХХ века означавшая привилегированное происхождение. Буквально расшифровывается как «представитель европеоидной расы англосаксонского происхождения». Аббревиатура использовалась как аналог выражения «100-процентный американец» — представитель зажиточных слоёв общества США.
Ссылки:
1. Barad, Karen. Agential Realism: Feminist Interventions in Understanding Scientific Practices”, in: Biagioli, Mario (ed.): The Science Studies Reader. New York: Routledge. 1998. 1—11.
2. Darwin, Charles. The origin of species. New York: P.F. Collier. 1909.
3. Haraway, Donna. Situated Knowledges: The Science Question in Feminism and the Privilege of Partial Perspectives. Feminist Studies 1988:14 (3): 575—599.
4. Hubbard, Ruth. Have only men evolved? // Sandra Harding and Merrill B. Hintikka (eds.), Discovering Reality. 1979. 45—69.
5. Klark, Edward H. Sex in eduaction, or, A fair chance for the girls. Boston: J. Osgood and Company. 1873.
6. Martin, Emily (1991), “The egg and the sperm: how science has constructed a romance based on stereotypical male-female roles”, Signs, 1991:16 (3): 485-501
7. Tuana, Nancy, “The weaker seed. The sexist bias of reproductive theory”, Hypatia, 1988:3 (1): 35-59
(с)
Автор_ка: Тони Лашден
Ищешь объект критики — критикуй медиа. Если критика медиа не приносит желаемых результатов, переходи на гуманитарные науки, где критиковать феномены можно практически бесконечно. Несмотря на то, что социальная обусловленность гуманитарного знания стала чем-то само собой разумеющимся, вера в непогрешимую объективность естественных наук крепка как никогда.
читать дальшеВ мире физики и биологии нет ни влияния ученых, ни общества, ни техники — исключительно факты и закономерности, ждущие своей проверки. Естественные науки традиционно считаются очищенными от социального и культурного содержания. Этот тезис подкрепляется расхожей идеей, что ученый или ученая — это «не человек». Скорее это «чистый разум» того/той, кто смог полностью пренебречь своим личным опытом и интересами во имя науки и с помощью микроскопа или чашки Петри выйти в пространство объективности.
За последние двадцать лет проблема тела стала одной из важнейших «объективных» научных тем. Мы постоянно задаемся вопросами о том, как функционирует наше тело, что с ним происходит, какие параметры следует считать здоровыми, а какие требуют коррекции. Казалось бы, у медиков и биологов нет никакой общественно-политической заинтересованности в том, чтобы скрывать часть знаний о теле, подтасовывать информацию или манипулировать полученными сведениями.
Вероятно, профессор Гарварда и почетный член Массачусетского медицинского общества Эдвард Кларк, представляя в 1873 году свою книгу «Пол в образовании» («Sex in education or, A Fair Chance for the Girls»), также руководствовался исключительно соображениями объективности:
«Поступая в колледж, женщины ставят самих себя под большую угрозу. Кровь, необходимая для функционирования мозга, оттекает от таза, вследствие чего чрево женщины становится бесплодным» (Klark, 1873, p. 96)
Мало кто во второй половине ХIХ века заметил бы в этом утверждении какую-либо предвзятость. Став частью дискурса о естественном зависимом положении женщин и их природном безвластии, данное высказывание медика еще долго использовалось в качестве объективного научного аргумента против получения женщинами образования.
Биология и анатомия
Большая часть наших знаний о теле, в частности о теле женском, кажется существовавшей всегда. Академическая традиция предлагает рассматривать развитие анатомии и биологии как процесс, где количество знания постепенно возрастало, но никогда не менялось коренным образом. Мы знали мало — теперь мы знаем больше, и во многом это стало возможным благодаря тому, что научное знание свободно от внутренних оценок и интерпретации ученых. Однако насколько реалистично такое представление?
Традиция критики научных представлений о женском теле насчитывает не многим более 30 лет. В начале 80-х ученые из области естественных наук, знакомые с феминистической повесткой, начали использовать методологию феминизма для анализа гендерной необъективности знания (gender biased knowledge). Результатом этого анализа стали критические статьи о феномене женского тела: старается ли наука выявить объективные закономерности или же работает на усиление подчиненного положения женщин?
Первые шаги изучения гендерной необъективности были сделаны исследовательницами в биологии, анатомии и медицине. Приводя примеры того, как знание о женском теле было детерминировано социальным порядком, Нэнси Туана обращается к наиболее цитируемым в научном мире античным авторам: Аристотелю и Галену (Tuana, 1998), а Рут Хэбборт — к Дарвину (Hubbard, 1979).
«Холодное тело» Аристотеля и «фаллическая вагина» Галена
Для Аристотеля и Галена люди были сделаны из одного и того же материала: и у мужчин, и у женщин были одинаковые возможности в утробе, но особенности развития сделали их разными людьми и наделили разными способностями.
Согласно представлениям натурфилософов о развитии плода, тело человека создается под воздействием «внутреннего жара». Чем больше жара, тем более совершенным оно становится. Высшей ступенью развития тела античные авторы полагали выпуклый пенис, тогда как женщина, чей пенис «спрятан» внутри тела, — это испорченный инертный продукт, лишенный тепла — активности, а ежемесячная менструальная кровь — не что иное, как дефектная сперма.
Т.е. женское тело признавалось недостаточно развитым для самостоятельного производства жара. Будь тела женщин теплее, они могли бы рожать детей автономно, а не только быть пригодными в качестве сосудов для «жизненного сока» мужчин. Из-за того, что тело, а соответственно, и мозг женщины так и не выросли до «нормального», мужского размера, женщина не может справиться с такими социальными обязанностями как голосование, участие во власти и религиозных обрядах.
Поразительно, но данная теория стала основополагающей для изучения анатомического строения женщин и до ХІІІ века использовалась без каких-либо существенных изменений.
«Разные люди» Дарвина
Дарвин, живя в викторианскую эпоху, где гендерные роли были строго фиксированными (активные мужские и пассивные женские), перенес эту бинарную схему на всю историю развития человечества.
Новаторская идея Дарвина была в том, что внутриутробное развитие плода зависит от «природного замысла». Так, согласно последнему, женские тела должны «быть мягче, наполняться заботой и самоотверженностью» (Darwin, p. 873). Эти черты объявлялись женским эволюционным приобретением, подобно тому, как активность и агрессивность стали эволюционным приобретением мужчин.
«Различие в интеллектуальных способностях двух полов и занятиях (…) очевидно. Если мы составим два списка людей — мужчин и женщин, — преуспевших в поэзии, рисовании, скульптуре, музыке, истории, науке и философии, мы увидим, что женщины едва ли могут состязаться» (Darwin, p. 873)
Отсюда — закрепившийся миф о генетической предрасположенности к определенному типу деятельности, «естественная» связь между гендером и полом и наука, рассматривающая мужское тело в качестве эталона.
Почему никто не критиковал эти идеи, преподносящие мужчину как венец эволюции и стандарт телесности? Возможно, когда научные клубы состоят из мужчин, где мужчины презентуют исследования для других мужчин о том, как удачно вышло, что они все мужчины — совершенные существа, имеющие социальное и биологическое превосходство, — времени для критики не остается.
«Всевидящий Бог»
Камера скользит над пустыней. Крупный план: мы видим, как львица мчится за косулей. Низкий мужской голос за кадром говорит: «Это закон природы».
Кто этот мужчина? Откуда ему известно, что убийство и есть закон природы? Одна из проблем, о которой заявила в конце 80-х основательница научного феминизма Донна Хараувэй в своей работе «Ситуативное знание: вопрос науки в феминизме и привилегии патриархальной перспективы», — это проблема «всевидящего взгляда Бога». Располагая науку «над» реальностью, мы сохраняем комфортное ощущение безопасности, ведь объективно знание защищено от ошибки или оплошности, а значит, в нем нечего критиковать. Хараувэй спрашивает: кто же оказывается на месте исследователей в обществе, где женщин вытесняют из научного пространства и дискриминируют в сообществе ученых? Видимо, мужчины. И, видимо, мужской взгляд — и есть взгляд объективного наблюдателя.
Продолжая идеи Хараувэй, Эмили Мартин (Martin, 1991) в начале 90-х годов прошлого века исследовала мифологизацию биологического взаимодействия яйцеклетки и сперматозоида, которую назвала лучшей романтической сказкой, созданной за всю историю человечества. Она провела анализ учебников по биологии для школ и университетов, уделив внимание лексике, которая используется для описания «отношений» между яйцеклеткой и сперматозоидом.
Так, женское тело и яйцеклетка описывались как пассивные, ожидающие, бездействующие и инертные, в то время как мужское тело и сперматозоиды были описаны как активные, борющиеся, ищущие возможности передать свои гены. Мартин горько иронизирует по поводу того, каким образом ученые смогли рассмотреть в сперматозоидах «будущих лидеров», а в яйцеклетках — «принцесс, ждущих спасения». «Я не считаю, что абсолютно все биологические факты сконструированы с оглядкой на культурные рамки, но я буду бороться за то, чтобы эти рамки стали видимы хотя бы в этом случае» (Martin, p. 491, 1991).
«Ситуативное знание»
Чтобы поставить под сомнение «универсальность» мужского основания науки, Хараувэй использует концепцию ситуативного знания: мы видим не всю картину реальности, а только тот ее кусок, который доступен с нашей социокультурной точки. Так, знание тридцатилетнего WASP*, учащегося в Кембридже, будет отличаться от знания двадцатилетней выпускницы Сорбонны. Хараувэй считает, что нам не нужно пытаться избавиться от нашей «ситуации» (во многом потому, что это невозможно), — нам следует интегрировать эту «ситуацию» в научное знание.
«Не «сначала ты мужчина, а только потом ученый», а «ты и мужчина, и ученый, и не стоит думать, что твой культурный опыт не играет никакой роли в твоих суждениях»
В качестве одного из способов избавиться от «божественности» в науке Хараувэй предлагает сделать научное сообщество видимым: представить его не как группу меритократов в белых лабораторных халатах без прошлого, будущего и прочных социальных связей в настоящем, а как индивидов со своим личным опытом. Опыт людей, имеющих разный культурный и социальный багаж, не является взаимозаменяемым или пренебрегаемым. Только обмен этим опытом может выстроить пространство с видимыми социокультурными рамками.
На сегодняшний день европейский образец медицины и биологии демонстрирует то, как идеи научного феминизма и критика представлений о теле были включены в научный дискурс.
Во-первых, все большую популярность приобретает внеинституциональное распространение знаний: тренинги, семинары и конференции ориентируются не только на передачу знаний от ученых к ученым, но и на дальнейшее распространение информации в широких массах. Уменьшается остракизм знаний о женском теле: в медиа поднимаются вопросы о здоровье, контрацепции и мифах, связанных с телесностью, а общественные объединения и неформальные сообщества критикуют нормативный подход к внешности. Кроме этого, благодаря обратной связи с научным сообществом, подвергаются пересмотру термины, в которых мы говорим о поле, и артикулируется проблематика интерсексуальности.
Во-вторых, создание независимых научных центров, занимающихся гендерной экспертизой научных исследований, позволяет уточнять результаты и делать новые открытия при помощи уменьшения гендерной необъективности. Так, проект «Gendered Innovations» Лонды Шибенгер (Lond Schiebenger) за последние пять лет работы смог развить более 20 актуальных исследований в области медицины, инженерии, науки и экологии за счет применения гендерной экспертизы.
В-третьих, происходит смена «историй» о том, как функционирует женское тело. Скандинавские страны могут послужить примером того, как, начиная с младших классов, учеников и учениц знакомят с основными принципами заботы о теле и поддержании его здорового состояния. Учебники переписываются, и теперь вместо историй о женском и мужском можно изучить гендерно нейтральное представление о физиологии.
Наконец, происходят изменения в самом научном сообществе. Процент женщин в науке увеличивается, а изучение сообществ ученых как социокультурных групп (например, Sharon Traweek, «Beamtimes and lifetimes the world of high energy physicists») помогает вскрыть реальные проблемы, препятствующие открытой дискуссии.
Эти позитивные изменения в ключевых научных институтах дают надежду на то, что когда-нибудь эти изменения доберутся до белорусской образовательной системы.
* WASP (White Anglo-Saxon Protestant) — расхожая в США аббревиатура, в середине ХХ века означавшая привилегированное происхождение. Буквально расшифровывается как «представитель европеоидной расы англосаксонского происхождения». Аббревиатура использовалась как аналог выражения «100-процентный американец» — представитель зажиточных слоёв общества США.
Ссылки:
1. Barad, Karen. Agential Realism: Feminist Interventions in Understanding Scientific Practices”, in: Biagioli, Mario (ed.): The Science Studies Reader. New York: Routledge. 1998. 1—11.
2. Darwin, Charles. The origin of species. New York: P.F. Collier. 1909.
3. Haraway, Donna. Situated Knowledges: The Science Question in Feminism and the Privilege of Partial Perspectives. Feminist Studies 1988:14 (3): 575—599.
4. Hubbard, Ruth. Have only men evolved? // Sandra Harding and Merrill B. Hintikka (eds.), Discovering Reality. 1979. 45—69.
5. Klark, Edward H. Sex in eduaction, or, A fair chance for the girls. Boston: J. Osgood and Company. 1873.
6. Martin, Emily (1991), “The egg and the sperm: how science has constructed a romance based on stereotypical male-female roles”, Signs, 1991:16 (3): 485-501
7. Tuana, Nancy, “The weaker seed. The sexist bias of reproductive theory”, Hypatia, 1988:3 (1): 35-59
(с)
@темы: Тело, Дискриминация, Стеклянный потолок
