ежик всю жизнь в тумане ежик родился пьяным
бля, девканы, я сегодня начиталась столько виктимблейминга, боже мой, от тех, кто называет себя феминистками!
сердце рвет от таких, в куски просто. Столько нужно говорить, объяснять, искать статьи.
И я сделаю это прямо сейчас:
Авторка accion-positiva Почему они не уходят (I)
Сегодня я стала было читать комментарии в ЖЖ к статье Н.Радуловой "Почему они убивают"... Не смогла двинуться далее первой страницы, потому что по всей видимости, высказывающихся не интересовало, "почему они убивают", а почему убиваемые "не уходят"... Ну, надо выяснить, почему...
10:00, 7 мая 2010
читать дальшеВ безотрадной панораме тотального отечественного мачизма особенно безотрадно звучат довольно часто подаваемые реплики наших гражданок, почему-то решивших, что они свободны и равноправны, а посему высказывающихся и имеющих мнение на гендерную тематику. Будучи они сами страх какими эмансипированными и равноправными (естественно, благодаря собственной неординарности), они учат жить на этот счет других, менее продвинутых. Проблематику этих менее продвинутых наши доморощенные emancipées видят в том, что они, эти менее продвинутые носительницы мужненых синяков, переломов переносицы, выбитых глаз и зубов и разрывов барабанной перепонки (в конце 90-х, чтобы как-то выжить, работала переводчиком в одном захолустном испанском суде,с cудебной медициной немного знакома) - просто твари дрожащие, а то «почему же они не уходят, если их бьют? Им просто нравится, когда их мужья херачат». Основная характеристика дрожащих тварей (по мнению недрожащих) – это, естественно, мазохизм, компульсивное стремление повторно подвергаться побоям и унижениям, попытка получить общественное (и в первую очередь, мужнено) признание за собственные страдания и мученичество, природная склонность к жертвенности, стремление поживиться на чувстве вины спровоцированного на побои мужа и далее в том же духе. Мизогинные теории «модного венского дохтура», не умевшего отличить причины от ее следствия, не только живут и побеждают, но и распространяются со скоростью обезьяньего вируса из фильма «28 дней спустя». Без труда можно заметить, что эти теории идеально подходят для двух выводов: 1) битая женщина сама является причиной своего положения в силу своей «природы» 2) лучшее доказательство этому – это то, что «она не уходит» от того, кто ее бьет. В стиле постмодерна (гы-гы-гы), наши продвинутые гражданки пользуются старыми добрыми патриархальными методами засирания мозгов, а именно - фрагментарная подача информации, экстраполяция частного, тривиализация, доведение до абсурда, - правда, не могу сказать, сознательно или неосознанно они это делают. Но, как бы то ни было, они исправно носят воду на мельницу гендерного насилия и частенько получают за это деньги.
Так почему же «они не уходят»? – Потому что их заставляют оставаться с помощью механизма применения насилия через эмоциональную связь. В последней инстанции это приводит к психической травме. Но эта травма не существует до ситуации насилия, а развивается как результат действий насильника. Травматический эффект производится благодаря 2-м ключевым элементам ситуации гендерного насилия:
- личность агрессора (предполагается, что это человек, с которым жерва связана эмоционально)
- способ применения насилия: продолжительная модуляция
Концепция психической травмы была развита Ференци, который подчеркивал, насколько травмирующей может оказаться «психическая реальность другого, когда этот другой имеет власть придавать (или навязывать) свои собственные значения не только травмирующему событию, но и всему существованию жертвы». Сегодня концепция психической травмы является гораздо более развитой, обогатившейся знаниями о процессе когнитивной обработки информации и о неразрывной связи этого процесса с эмоциональной сферой. В результате этого процесса формируются ментальные схемы, которые могут активироваться автоматически, трансформируясь в мысли, мнения, воспоминания, суждения и т.д. Эти ментальные схемы неизгладимы, а их самостоятельная активация (не подчиняется волевому контролю) приводит к еще большему их закреплению с течением времени.
Несколько замечаний о личности агрессора и ее роли в формировании психической травмы жертвы гендерного насилия.
Женщина не вступает в эмоциональную связь, предполагая, что ее партнер превратится в агрессора; гендерное насилие прогрессирует незаметно, в процессе усложнения эмоциональной связи. В ее начале женщина может принять раннюю симптоматику ревности за доказательство страстной любви или как проявление «незащищенности» партнера, которую вознамерится «исправить» своей любовью. Только с течением времени (скорее всего, с рождением первого ребенка) станет ясно (во всяком случае, для постороннего наблюдателя), что в данной эмоциональной связи цели одного сильнейшим образом разнятся от целей другой. Именно поэтому реакция женщины на первый эпизод агрессии (вербальной, жестовой или физической) – это скорее удивление и растерянность, чем страх, так как эта агрессия противоречит идее проекта взаимного доверия и совместного будущего. Это искажение аффективной матрицы – того, что должно было быть конструктивным и защищающим – является именно тем фактором, который придает гендерному насилию особую разрушительную и травмирующую силу. Дифференциальным в ситуации травмирующей эмоциональной связи является именно то, кем является агрессор и кем – жертва. Отношения двух людей, которые обязывают себя этими отношениями, представляются нам как взаимодополнение, эмоциональная защита и поддержка. В этих отношениях ищут не боль как источник наслаждения, а совместный проект, базирующийся на некоем культурном идеале подобных отношений, которые обычно оформляются как общественный договор (=брак). Если мы хотим правильно оценить травмирующий эффект гендерного насилия, мы не должны упускать из виду и эти культурные и социальные мандаты, заставляющие жертву оставаться, несмотря на свое рискованное положение.
Психические механизмы, обеспечивающие пребывание жертвы в ситуации насилия и формирующие специфический травматический эффект.
1.Непредвиденность в замкнутом пространстве – научение беспомощности (Леонора Уолкер).
Концепцию научения беспомощности сформулировал Селигман в 1975 году, и Леонора Уолкер применила его теорию в своих исследованиях проблемы пребывания женщин в ситуации гендерного насилия. Этим был открыт путь научного, эмпирически доказуемого объяснения проблемы. Селигман сформулировал концепцию беспомощности следующим образом: «Беспомощность - это психическое состояние, которое возникает в случаях, когда события неподконтрольны. Что значит «неподконтрольное событие»?.. Это такое событие, в отношении которого мы не можем сделать ничего, чтобы предотвратить его; это событие повторится вновь и вновь, что бы мы не предпринимали». Авторы этой теории произвели многочисленные опыты на животных и на людях (добровольцах-студентах). В общих чертах, эти эксперименты состояли в том, что на начальном этапе подопытные могли ассоциировать подаваемый сигнал и электрический разряд, проходивший по полу помещения, и избежать поражение током. На следующем этапе, сигнал начал подаваться вне зависимости от подачи тока. По мере того, как попытки избежать поражение становились безуспешными, подавляющее большинство животных (и, по некоторым источникам, 2/3 людей) не только отказались от этих попыток, но и не сделали ни одного движения, чтобы покинуть клетку (помещение), когда дверь открыли, – они просто остались лежать. Путем модификаций условий эксперимента, исследователи смогли прийти к обоснованному выводу о том, что условием отказа от избегания опасности являлась не сама опасность (электрический разряд), а научение тому, что никакая реакция на ситуацию опасности, ни активная, ни пассивная, не приводила к успешному избеганию нежелательного стимула. Леонора Уолкер применила эту теорию к ситуации женщины в контексте гендерного насилия: «Повторяющаяся агрессия, как электрические разряды, снижают мотивацию женщины к реагированию. Женщина становится пассивной. Параллельно, ее когнитивная способность к восприятию успехов и достижений снижается. Она перестает верить в возможность положительного результата своих собственных действий, каким бы не было при этом действительное положение вещей». Уолкер пришла к выводу, что научение беспомощности в подверженных гендерному насилию женщинах снижает их общую способность к решению проблем и мотивацию реагировать на проблемные ситуации, обеспечивая таким образом пребывание этих женщин в ситуации насилия. В своих исследованиях Уолкер не выявила ни одной (!) из 403 женщин с мазохистскими и/или пассивными чертами характера. Напротив, эти женщины считали себя ответственными за то, что были не в силах контролировать поведение агрессора. Информация о жизни этих женщин до их вступление связь с агрессором ясно показывала, что их участие и пребывание в ситуации гендерного насилия было результатом научения и подкрепления самим процессом насилия. Наряду с этим, Уолкер выявила в своем исследовании ряд интерферирующих факторов, снижавших способность этих женщин противостоять ситуации насилия. Основными факторами были в 47% детский сексуальный абьюз и в 67% - высокий уровень гендерного насилия в родительских семьях. Научение беззащитности, таким образом, присутствовало и в анамнезе половины исследуемых.
Уолкер и другие исследователи продолжили изучение проблемы в этом направлении. Ла-Виолетт и Барнетт сформулировали основные положения беспомощности как психического состояния: (а) расстройство мотивационной сферы (пассивность), (б) расстройство интеллектуальной сферы (снижение способности к решению проблем), (в) эмоциональная травма (растущее чувство бессилия, некомпетентности, фрустрации и депрессии).
2.Чередования агрессии и не-агрессии. Цикл насилия по Уолкер.
Леонора Уолкер концептуализировала также «цикл насилия». Этот цикл состоит из 3-х фаз: фаза аккумуляции или нарастания напряжения, фаза агрессии или разряд напряжения и фаза раскаяния, которая выражается в воспроизведении, со стороны агрессора, некоей фикции влюбленности, известной под названием «медового месяца». Именно этот циклический характер насилия и служит средством создания травматической эмоциональной связи жертвы со своим агрессором: в фазе аккумуляции женщина находится в состоянии экстремальной психической гипер-настороженности (пытаясь избежать эпизода агрессии), сходной с состоянием людей, пытающихся выжить в ситуации удержания в заложниках или в результате природных катаклизмов; в фазе агрессии женщина находится в состоянии диссоциации, сопровождаемом неверием в то, что эпизод агрессии действительно имеет место (=что его не удалось избежать несмотря на все старания и предосторожности); диссоциация приводит к эмоциональному коллапсу, сопровождаемому отсутствием активности, депрессией, тревожностью, самообвинениями и чувством беспомощности; в фазе раскаяния, когда агрессор ведет себя прямо противоположно эпизоду насилия, происходит подкрепление идеального образ партнера и создание иллюзии, что своим достаточно хорошим и правильным поведением женщина сможет сделать постоянной ситуацию «медового месяца».
3. Теория травматической связи - Даттон и Пайнтер (traumatic bonding).
Травматическая связь – это отношения, основанные на неравном распределении власти, в которых тот, кто находится у власти, попеременно преследует, бьет, угрожает, злоупотребляет и запугивает того, кто не имеет доступа к позициям власти, создавая тем самым у жертвы сильнейшую эмоциональную зависимость от агрессора. Примерами травматической связи являются отношения между женщиной – жертвой гендерного насилия и ее агрессором, между похитителем и заложником, между ребенком – жертвой абьюза и отцом, совершающим абьюз, между членом секты и ее лидером, между пленником и надсмотрщиком. Все эти ситуации имеют 2 общие черты: дисбаланс власти и прерывистый характер насилия (чередование ситуаций насилия и его отсутствия). На этих двух элементах формируется, посредством процесса неосознанной интернализации, когнитивная церебральная схема, способная к самовоспроизведению в любой момент (травматическая связь).
- Дисбаланс власти.
В ситуации экстремального дисбаланса власти, в которой тот, кто удерживает власть, время от времени производит карательные вылазки, ментальная перспектива этого агрессора (мысли, суждения и т.д.) интернализуются подчиненным. По мере того, как дисбаланс власти увеличивается, человек, находящийся в состоянии подчинения, будет проявлять всё большее субъективное чувство зависимости от «могущественного» агрессора. В то же время, человек, аккумулирующий власть, будет приобретать идею собственного величия. Эту идею он сможет поддерживать только через отношения с «подчиненным» человеком, что приведет его к ситуации зависимости от этих отношений. Фикция всемогущества может внезапно прерваться, когда «нечто» вмешивается в распределение «ролей» в отношениях. Когда «подчиненный» спасается бегством, «всемогущий» остается один на один со своей никчемностью. Примером резкой потери «власти» являют отчаянные попытки со стороны агрессора возобновить прерванные женщиной отношения, «вернуть ее в семью» с помощью «раскаяния» или угроз (или того и другого). Таким образом, интернализованное самообесценивание со стороны «подчиненного» вместе с постоянными усилиями со стороны «могущественного» по поддержанию собственного имиджа делают для жертвы особенно трудным выход из этой ситуации.
- Периодичность абьюза
является, по существу, кристаллизацией дисбаланса власти («делаю, что захочу, когда захочу»
. Даттон и Пайнтер экспериментальным путем доказали, что чередование физического насилия и актов примирения и вознаграждения усиливает эффект травматической связи. Именно экстремальная дифференциация поведения агрессора является негативным подкреплением этой связи: этот термин, заимствованный из когнитивно-кондуктуальной теории, указывает на то, что в ситуации гендерного насилия фаза раскаяния ассоциируется с прекращением агрессии и подкрепляет травматическую связь. Фаза раскаяния в цикле насилия получает устойчивое подкрепление как позитивная ситуация, которой необходимо достичь, и которая, в процессе бесконечного повторения циклов насилия, становится все более желательной. Когда женщина решается прервать отношения с агрессором, чувство страха ослабевает на расстоянии (физическом и временном), хотя женщина еще находится в состоянии крайней уязвимости и эмоционального истощения. Ментальная схема «снятия напряжения», соотнесенная с фазой раскаяния в цикле насилия, проявляется в этот момент с особой силой, когда потребность в поддержке и эмоциональной близости велика. В этой ментальной схеме центральной является фигура раскаявшегося и любящего мужа. Даттон и Пайнтер использовали метафору эластичного бандажа для передачи процесса замещения негативной ментальной схемы (страха перед агрессией) на позитивную (образ раскаявшегося мужа) : чем больше удаляется женщина от отношений с агрессором, тем сильнее натягивается психический бандаж, связывающий ее с ним, и в тот момент, когда позитивный стимул (раскаяние и фикция влюбленности) становится сильнее, чем негативный (страх перед агрессией), женщина «резко и импульсивно решает вернуться».
4. Идентификация с агрессором как защитная стратегия женщины в ситуации гендерного насилия. Стокгольмский синдром как модель когнитивных модификаций в жертве.
Термин «идентификация с агрессором» был введен Анной Фрейд.
Термин «Стокгольмский синдром» имеет свое происхождение в событиях, произшедших в Стокгольме в 1973 году. Четверо сотрудников Sveriges Kreditbank удерживались грабителями в заложниках в течении 131 часа в бронированной камере банка. Страх перед вмешательством полиции постепенно становился более сильным, чем страх перед угрозами грабителей. После того, как заложников освободили, все четверо пребывали в состоянии крайнего психического замешательства в отношении собственных чувств (негативные – в отношении полиции и позитивные – в отношении грабителей). Шведский криминолог и психиатр Нильс Бежерот ввел в употребление термин «Стокгольмский синдром» как результат исследований этих событий. Под Стокгольмским синдромом понимается присутствие положительных чувств у заложников в отношении своих похитителей, которые развиваются в процессе удерживания в плену. Могут быть взаимными и сопровождаться резкими негативными чувствами в отношении полиции, правительства, семьи заложников, то есть тех, кто пытается их освободить. В возникновении Стокгольмского синдрома не наблюдаются различия в зависимости от пола и возраста заложников. Положительные чувства обычно прямо пропорциональны продолжительности времени пребывания в заложниках и их интенсивность постепенно уменьшается после освобождения.
Для большинства исследователей Стокгольмский синдром является не рациональной, а автоматической и неосознанной реацией на экстремальную ситуацию. Именно пребывание в ситуации «витальной угрозы» является источником психологических реаций, наблюдаемых как у жертв насилия, так и у людей, выживших в ситуации катаклизма.
В применении к теме гендерного насилия был разработан термин «бытовой Стокгольмский синдром». В ситуации гендерного насилия, когда женщина оказывается изолированной и во враждебной ей среде, она вынуждена пытаться собственными средствами противостоять неопределенности в отношении собственной участи, спровоцированной чередующимися и непредсказуемыми эпизодами насилия. Эта ситуация провоцирует неуправляемое и интенсивное развитие психических процессов. Бытовой Стокгольмский синдром выражается в протекционной связи жертвы со своим агрессором, возникающей в травмирующей среде и в условиях ограниченного доступа внешних стимулов, через индуцирование в психизм жертвы соответствующей ментальной модели. Бытовой Стокгольмский синдром возникает как попытка жертвы защитить собственную психическую целостность и восстановить физиологический и поведенческий гомеостаз. Бытовой Стокгольмский синдром – это психическое расстройство дезадаптативного типа, который объясняет «парадоксальную» ситуацию, когда жертвы гендерного насилия активно встают на защиту своего агрессора. В попытке избежать и/или уменьшить эффект насилия жертва идентифицируется с агрессором и оправдывает перед собой и другими все его действия. Однако, исследователи подчеркивают, что в случае гендерного насилия речь идет не столько об адаптации к личности агрессора, сколько о потере жертвой собственной идентичности. А это означает не адаптативный механизм, а настоящий процесс разрушения.
5. Гендерное насилие как специфическая форма принудительного убеждения.
Принудительное убеждение – это сочетание различных стратегий, направленных на подчинение и дезидентификацию жертвы. В этой концепции, «убеждение» - это преднамеренное осуществление человеком или группой людей определенных действий, направленных на то, что влиять на поведение и деятельность другого (других), имея в виду достижения конкретных ранее поставленных целей. С другой стороны, под «принудительным» понимается «осуществление интенсивного давления на объект отношений, ограничивая его возможность выбора и увеличивая таким образом возможности достижения желаемого поведения с его стороны». Принуждение, само по себе, есть применение силы с целью заставить кого-то совершить желаемое или отказаться от совершения нежелаемого для принуждающего действия. «Сила» включает в себя понятия физической, психической или общественной сил, действующих прямо или косвенно.
Принудительное убеждение применялось и применяется в различных ситуациях, где один человек (или группа) имеет практически неограниченную власть в отношении другого (или других). В исследованиях гендерного насилия, проводившихся в последней трети ХХ в., отмечено и выявлено сходство стратегий, применяемых в гендерном насилии и в других типах насилия.., различные авторы выделяют сходство психических травм у «заложников, военнопленных, выживших узников концлагерей и религиозных сект.., выживших жертв гендерного насилия, жертв физического и сексуального детского абьюза, а также жертв организованной сексуальной эксплуатации» © Все исследователи подчеркивают сходство психических реакций между «битыми женщинами», жертвами изнасилования и жертвами пыток в других ситуациях (концлагерь или политзаключение). Именно с исследования процессов идеологической трансформации, которой подверглись американские военнопленные в Северной Корее, началось изучение и исследование техник принудительного убеждения. Сам термин часто используется как синоним «промывания мозгов», хотя «промывание мозгов», скорее, является одной из техник принудительного убеждения. Люди, попавшие в ситуацию экстремального принуждения, подвергаются риску стать жертвами постоянной деперсонализации (то есть, при выходе из ситуации принуждения не наблюдается возврат к прежним личностным структурам, личность оказывается разрушенной), с такими симптомами, как амнезии, поведение по типу транса и эмоциональное отупение. Также наблюдаются когнитивная ригидность (мышление по строго заданным параметрам), поведенческие регресии (в основном, различное выражение беспомощности в поведении, поиск одобрения авторитета как главный поведенческий критерий), глубокая трансформация личностной системы ценностей и понятия «самого себя», которые просто-напросто стираются.
Принудительное убеждение осуществляется при помощи набора стратегий, которые позволяют агрессору поддерживать, осуществлять и увеличивать контроль над жертвой. Если обратить внимание на то, что слово «стратегия» означает «регулируемый процесс, совокупность способов, которыми гарантируется оптимальный результат в каждый из моментов процесса», то можно ясно проследить, как в ситуации гендерного насилия имеет место именно применение стратегии, как регулируемого волей агрессора процесса: в « семейных отношениях» агрессором устанавливаются «правила», которые отчаянно и безуспешно пытается усвоить жертва – отчаянно и полностью безуспешно, так как жертве неизвестна конечная цель «отношений», а именно: её собственная аннигиляция. Жертва даже не может себе представить существование подобной цели, так как предполагается, что она (жертва) состоит в эмоциональной, «семейной» связи. Однако, единственно верным является то, что находится она в отношениях господства и подчинения.
Булетт и Андерсон еще в 1985 г. описали процесс «ментального контроля» или «психологического убеждения» в гендерном насилии, а также используемые в нем стратегии:
- доминирование мужчины с первых же моментов отношений посредством типа поведения, ошибочно интерпретируемого жертвой как поведение «настоящего мужчины»
- отъединение жертвы от внешних связей (родителей, друзей, работы)/плен
- постепенное внушение жертве чувства страха и его поддержание во времени
- индукция чувства вины («ты меня вынудила», «не была бы такой дурой (толстой, некрасивой, плаксой, сентиментальной, проституткой).. и т.д. и т.п.», «сама виновата», «ты просто идиотка (сумасшедшая)», «да какая ты мать?», «да кто на тебя посмотрит, ты в зеркале себя видела?»
- патологическая ревность
- индукция чувства никчемности и беззащитности («ты ни на что не годишься?», «кому ты нужна?», «руки не тем концом вставлены», «никудышная», «неряха», «мне от соседей стыдно», «если бы не я...»
- индукция самообвинения («мне тоже нелегко», «ты думаешь, мне это нравится?», «сама подумай, как мне не горячится, если ты...?», «я выматываюсь за день, а ты...»
- чередующиеся подкрепления ситуации эмоциональной зависимости (выраженной в основном в активном поиске одобрения жертвой) поведением, внушающим надежду на перемену к лучшему.
В этих стратегиях мы можем видеть и научение беспомощности Селигмана, и Стокгольмский синдром, и травмирующую связь Даттона и Пайнтера, но в данном случае – принудительного убеждения – все эти стратегии применяются синергично.
Синергичное применение стратегий господства и подчинения жертвы приводит к психической травме, в которой преобладает чувство бессилия-инвалидности. В женщине ситуация гендерного насилия провоцирует комбинаторное состояние «зависимости-слабости-страха» по типу состояния Трех D (Dependency-Debility-Dread), выявленного у пленных солдат и описанного еще в 1957 г. Фарбером и Колбсом.
Исследователи гендерного насилия в своем подавляющем большинстве пользуются моделью Бидермана, описавшего восемь «классических» методов принуждение в системе пыток: одиночное заключение, монополизация восприятия, индукция состояния ментального и физического изнеможения («изматывание», угрозы, доказательства «всемогущества», унижения, придирки (то есть, принуждение по банальному поводу), чередование эпизодов «благосклонности».
Периодов «без насилия» на самом деле в гендерном насилии не существует. Различные типы насилия и принуждения (физическое, сексуальное, психическое, символическое) просто чередуются и комбинируются, позволяя сделать вывод, что принудительное убеждение – это постоянный во времени и пространстве процесс. Чувство особенного облегчения, когда в общей ситуации насилия устанавливается период отсутсвия прямой агрессии, обусловлено именно общей и тотальной ситуацией насилия, в которой действуют синергически различные стратегии принуждения. Именно поэтому нет смысла разграничивать насилие на физическое и психическое, например: физическая агрессия всегда оставляет за собой психическую травму – пощечина, прежде всего означает унижение. В свою очередь, вербальная угроза сразу же вызывает ассоциацию с физической расправой или с попаданием в катастрофическую ситуацию («быть вышвырнутой на улицу», «отберу детей» и пр.). Это очень важно подчеркнуть: психическое насилие ассоциирует слова с физическими действиями, вызывающими страх, поэтому никогда нельзя говорить о психическом насилии, как о насилии «меньшей интенсивности»... Продолжение следует
сердце рвет от таких, в куски просто. Столько нужно говорить, объяснять, искать статьи.
И я сделаю это прямо сейчас:
Авторка accion-positiva Почему они не уходят (I)
Сегодня я стала было читать комментарии в ЖЖ к статье Н.Радуловой "Почему они убивают"... Не смогла двинуться далее первой страницы, потому что по всей видимости, высказывающихся не интересовало, "почему они убивают", а почему убиваемые "не уходят"... Ну, надо выяснить, почему...
10:00, 7 мая 2010
Наталья Радулова: Почему они убивают
Жертвы домашнего насилия не только где-то тихо плачут, замазывая очередной фингал. Иногда их безжизненные тела из соседних квартир выносят милиционеры. Не нравится знать об этом? Не хочется читать дальше? Некомфортно? Подробнее…
читать дальшеВ безотрадной панораме тотального отечественного мачизма особенно безотрадно звучат довольно часто подаваемые реплики наших гражданок, почему-то решивших, что они свободны и равноправны, а посему высказывающихся и имеющих мнение на гендерную тематику. Будучи они сами страх какими эмансипированными и равноправными (естественно, благодаря собственной неординарности), они учат жить на этот счет других, менее продвинутых. Проблематику этих менее продвинутых наши доморощенные emancipées видят в том, что они, эти менее продвинутые носительницы мужненых синяков, переломов переносицы, выбитых глаз и зубов и разрывов барабанной перепонки (в конце 90-х, чтобы как-то выжить, работала переводчиком в одном захолустном испанском суде,с cудебной медициной немного знакома) - просто твари дрожащие, а то «почему же они не уходят, если их бьют? Им просто нравится, когда их мужья херачат». Основная характеристика дрожащих тварей (по мнению недрожащих) – это, естественно, мазохизм, компульсивное стремление повторно подвергаться побоям и унижениям, попытка получить общественное (и в первую очередь, мужнено) признание за собственные страдания и мученичество, природная склонность к жертвенности, стремление поживиться на чувстве вины спровоцированного на побои мужа и далее в том же духе. Мизогинные теории «модного венского дохтура», не умевшего отличить причины от ее следствия, не только живут и побеждают, но и распространяются со скоростью обезьяньего вируса из фильма «28 дней спустя». Без труда можно заметить, что эти теории идеально подходят для двух выводов: 1) битая женщина сама является причиной своего положения в силу своей «природы» 2) лучшее доказательство этому – это то, что «она не уходит» от того, кто ее бьет. В стиле постмодерна (гы-гы-гы), наши продвинутые гражданки пользуются старыми добрыми патриархальными методами засирания мозгов, а именно - фрагментарная подача информации, экстраполяция частного, тривиализация, доведение до абсурда, - правда, не могу сказать, сознательно или неосознанно они это делают. Но, как бы то ни было, они исправно носят воду на мельницу гендерного насилия и частенько получают за это деньги.
Так почему же «они не уходят»? – Потому что их заставляют оставаться с помощью механизма применения насилия через эмоциональную связь. В последней инстанции это приводит к психической травме. Но эта травма не существует до ситуации насилия, а развивается как результат действий насильника. Травматический эффект производится благодаря 2-м ключевым элементам ситуации гендерного насилия:
- личность агрессора (предполагается, что это человек, с которым жерва связана эмоционально)
- способ применения насилия: продолжительная модуляция
Концепция психической травмы была развита Ференци, который подчеркивал, насколько травмирующей может оказаться «психическая реальность другого, когда этот другой имеет власть придавать (или навязывать) свои собственные значения не только травмирующему событию, но и всему существованию жертвы». Сегодня концепция психической травмы является гораздо более развитой, обогатившейся знаниями о процессе когнитивной обработки информации и о неразрывной связи этого процесса с эмоциональной сферой. В результате этого процесса формируются ментальные схемы, которые могут активироваться автоматически, трансформируясь в мысли, мнения, воспоминания, суждения и т.д. Эти ментальные схемы неизгладимы, а их самостоятельная активация (не подчиняется волевому контролю) приводит к еще большему их закреплению с течением времени.
Несколько замечаний о личности агрессора и ее роли в формировании психической травмы жертвы гендерного насилия.
Женщина не вступает в эмоциональную связь, предполагая, что ее партнер превратится в агрессора; гендерное насилие прогрессирует незаметно, в процессе усложнения эмоциональной связи. В ее начале женщина может принять раннюю симптоматику ревности за доказательство страстной любви или как проявление «незащищенности» партнера, которую вознамерится «исправить» своей любовью. Только с течением времени (скорее всего, с рождением первого ребенка) станет ясно (во всяком случае, для постороннего наблюдателя), что в данной эмоциональной связи цели одного сильнейшим образом разнятся от целей другой. Именно поэтому реакция женщины на первый эпизод агрессии (вербальной, жестовой или физической) – это скорее удивление и растерянность, чем страх, так как эта агрессия противоречит идее проекта взаимного доверия и совместного будущего. Это искажение аффективной матрицы – того, что должно было быть конструктивным и защищающим – является именно тем фактором, который придает гендерному насилию особую разрушительную и травмирующую силу. Дифференциальным в ситуации травмирующей эмоциональной связи является именно то, кем является агрессор и кем – жертва. Отношения двух людей, которые обязывают себя этими отношениями, представляются нам как взаимодополнение, эмоциональная защита и поддержка. В этих отношениях ищут не боль как источник наслаждения, а совместный проект, базирующийся на некоем культурном идеале подобных отношений, которые обычно оформляются как общественный договор (=брак). Если мы хотим правильно оценить травмирующий эффект гендерного насилия, мы не должны упускать из виду и эти культурные и социальные мандаты, заставляющие жертву оставаться, несмотря на свое рискованное положение.
Психические механизмы, обеспечивающие пребывание жертвы в ситуации насилия и формирующие специфический травматический эффект.
1.Непредвиденность в замкнутом пространстве – научение беспомощности (Леонора Уолкер).
Концепцию научения беспомощности сформулировал Селигман в 1975 году, и Леонора Уолкер применила его теорию в своих исследованиях проблемы пребывания женщин в ситуации гендерного насилия. Этим был открыт путь научного, эмпирически доказуемого объяснения проблемы. Селигман сформулировал концепцию беспомощности следующим образом: «Беспомощность - это психическое состояние, которое возникает в случаях, когда события неподконтрольны. Что значит «неподконтрольное событие»?.. Это такое событие, в отношении которого мы не можем сделать ничего, чтобы предотвратить его; это событие повторится вновь и вновь, что бы мы не предпринимали». Авторы этой теории произвели многочисленные опыты на животных и на людях (добровольцах-студентах). В общих чертах, эти эксперименты состояли в том, что на начальном этапе подопытные могли ассоциировать подаваемый сигнал и электрический разряд, проходивший по полу помещения, и избежать поражение током. На следующем этапе, сигнал начал подаваться вне зависимости от подачи тока. По мере того, как попытки избежать поражение становились безуспешными, подавляющее большинство животных (и, по некоторым источникам, 2/3 людей) не только отказались от этих попыток, но и не сделали ни одного движения, чтобы покинуть клетку (помещение), когда дверь открыли, – они просто остались лежать. Путем модификаций условий эксперимента, исследователи смогли прийти к обоснованному выводу о том, что условием отказа от избегания опасности являлась не сама опасность (электрический разряд), а научение тому, что никакая реакция на ситуацию опасности, ни активная, ни пассивная, не приводила к успешному избеганию нежелательного стимула. Леонора Уолкер применила эту теорию к ситуации женщины в контексте гендерного насилия: «Повторяющаяся агрессия, как электрические разряды, снижают мотивацию женщины к реагированию. Женщина становится пассивной. Параллельно, ее когнитивная способность к восприятию успехов и достижений снижается. Она перестает верить в возможность положительного результата своих собственных действий, каким бы не было при этом действительное положение вещей». Уолкер пришла к выводу, что научение беспомощности в подверженных гендерному насилию женщинах снижает их общую способность к решению проблем и мотивацию реагировать на проблемные ситуации, обеспечивая таким образом пребывание этих женщин в ситуации насилия. В своих исследованиях Уолкер не выявила ни одной (!) из 403 женщин с мазохистскими и/или пассивными чертами характера. Напротив, эти женщины считали себя ответственными за то, что были не в силах контролировать поведение агрессора. Информация о жизни этих женщин до их вступление связь с агрессором ясно показывала, что их участие и пребывание в ситуации гендерного насилия было результатом научения и подкрепления самим процессом насилия. Наряду с этим, Уолкер выявила в своем исследовании ряд интерферирующих факторов, снижавших способность этих женщин противостоять ситуации насилия. Основными факторами были в 47% детский сексуальный абьюз и в 67% - высокий уровень гендерного насилия в родительских семьях. Научение беззащитности, таким образом, присутствовало и в анамнезе половины исследуемых.
Уолкер и другие исследователи продолжили изучение проблемы в этом направлении. Ла-Виолетт и Барнетт сформулировали основные положения беспомощности как психического состояния: (а) расстройство мотивационной сферы (пассивность), (б) расстройство интеллектуальной сферы (снижение способности к решению проблем), (в) эмоциональная травма (растущее чувство бессилия, некомпетентности, фрустрации и депрессии).
2.Чередования агрессии и не-агрессии. Цикл насилия по Уолкер.
Леонора Уолкер концептуализировала также «цикл насилия». Этот цикл состоит из 3-х фаз: фаза аккумуляции или нарастания напряжения, фаза агрессии или разряд напряжения и фаза раскаяния, которая выражается в воспроизведении, со стороны агрессора, некоей фикции влюбленности, известной под названием «медового месяца». Именно этот циклический характер насилия и служит средством создания травматической эмоциональной связи жертвы со своим агрессором: в фазе аккумуляции женщина находится в состоянии экстремальной психической гипер-настороженности (пытаясь избежать эпизода агрессии), сходной с состоянием людей, пытающихся выжить в ситуации удержания в заложниках или в результате природных катаклизмов; в фазе агрессии женщина находится в состоянии диссоциации, сопровождаемом неверием в то, что эпизод агрессии действительно имеет место (=что его не удалось избежать несмотря на все старания и предосторожности); диссоциация приводит к эмоциональному коллапсу, сопровождаемому отсутствием активности, депрессией, тревожностью, самообвинениями и чувством беспомощности; в фазе раскаяния, когда агрессор ведет себя прямо противоположно эпизоду насилия, происходит подкрепление идеального образ партнера и создание иллюзии, что своим достаточно хорошим и правильным поведением женщина сможет сделать постоянной ситуацию «медового месяца».
3. Теория травматической связи - Даттон и Пайнтер (traumatic bonding).
Травматическая связь – это отношения, основанные на неравном распределении власти, в которых тот, кто находится у власти, попеременно преследует, бьет, угрожает, злоупотребляет и запугивает того, кто не имеет доступа к позициям власти, создавая тем самым у жертвы сильнейшую эмоциональную зависимость от агрессора. Примерами травматической связи являются отношения между женщиной – жертвой гендерного насилия и ее агрессором, между похитителем и заложником, между ребенком – жертвой абьюза и отцом, совершающим абьюз, между членом секты и ее лидером, между пленником и надсмотрщиком. Все эти ситуации имеют 2 общие черты: дисбаланс власти и прерывистый характер насилия (чередование ситуаций насилия и его отсутствия). На этих двух элементах формируется, посредством процесса неосознанной интернализации, когнитивная церебральная схема, способная к самовоспроизведению в любой момент (травматическая связь).
- Дисбаланс власти.
В ситуации экстремального дисбаланса власти, в которой тот, кто удерживает власть, время от времени производит карательные вылазки, ментальная перспектива этого агрессора (мысли, суждения и т.д.) интернализуются подчиненным. По мере того, как дисбаланс власти увеличивается, человек, находящийся в состоянии подчинения, будет проявлять всё большее субъективное чувство зависимости от «могущественного» агрессора. В то же время, человек, аккумулирующий власть, будет приобретать идею собственного величия. Эту идею он сможет поддерживать только через отношения с «подчиненным» человеком, что приведет его к ситуации зависимости от этих отношений. Фикция всемогущества может внезапно прерваться, когда «нечто» вмешивается в распределение «ролей» в отношениях. Когда «подчиненный» спасается бегством, «всемогущий» остается один на один со своей никчемностью. Примером резкой потери «власти» являют отчаянные попытки со стороны агрессора возобновить прерванные женщиной отношения, «вернуть ее в семью» с помощью «раскаяния» или угроз (или того и другого). Таким образом, интернализованное самообесценивание со стороны «подчиненного» вместе с постоянными усилиями со стороны «могущественного» по поддержанию собственного имиджа делают для жертвы особенно трудным выход из этой ситуации.
- Периодичность абьюза
является, по существу, кристаллизацией дисбаланса власти («делаю, что захочу, когда захочу»
. Даттон и Пайнтер экспериментальным путем доказали, что чередование физического насилия и актов примирения и вознаграждения усиливает эффект травматической связи. Именно экстремальная дифференциация поведения агрессора является негативным подкреплением этой связи: этот термин, заимствованный из когнитивно-кондуктуальной теории, указывает на то, что в ситуации гендерного насилия фаза раскаяния ассоциируется с прекращением агрессии и подкрепляет травматическую связь. Фаза раскаяния в цикле насилия получает устойчивое подкрепление как позитивная ситуация, которой необходимо достичь, и которая, в процессе бесконечного повторения циклов насилия, становится все более желательной. Когда женщина решается прервать отношения с агрессором, чувство страха ослабевает на расстоянии (физическом и временном), хотя женщина еще находится в состоянии крайней уязвимости и эмоционального истощения. Ментальная схема «снятия напряжения», соотнесенная с фазой раскаяния в цикле насилия, проявляется в этот момент с особой силой, когда потребность в поддержке и эмоциональной близости велика. В этой ментальной схеме центральной является фигура раскаявшегося и любящего мужа. Даттон и Пайнтер использовали метафору эластичного бандажа для передачи процесса замещения негативной ментальной схемы (страха перед агрессией) на позитивную (образ раскаявшегося мужа) : чем больше удаляется женщина от отношений с агрессором, тем сильнее натягивается психический бандаж, связывающий ее с ним, и в тот момент, когда позитивный стимул (раскаяние и фикция влюбленности) становится сильнее, чем негативный (страх перед агрессией), женщина «резко и импульсивно решает вернуться».4. Идентификация с агрессором как защитная стратегия женщины в ситуации гендерного насилия. Стокгольмский синдром как модель когнитивных модификаций в жертве.
Термин «идентификация с агрессором» был введен Анной Фрейд.
Термин «Стокгольмский синдром» имеет свое происхождение в событиях, произшедших в Стокгольме в 1973 году. Четверо сотрудников Sveriges Kreditbank удерживались грабителями в заложниках в течении 131 часа в бронированной камере банка. Страх перед вмешательством полиции постепенно становился более сильным, чем страх перед угрозами грабителей. После того, как заложников освободили, все четверо пребывали в состоянии крайнего психического замешательства в отношении собственных чувств (негативные – в отношении полиции и позитивные – в отношении грабителей). Шведский криминолог и психиатр Нильс Бежерот ввел в употребление термин «Стокгольмский синдром» как результат исследований этих событий. Под Стокгольмским синдромом понимается присутствие положительных чувств у заложников в отношении своих похитителей, которые развиваются в процессе удерживания в плену. Могут быть взаимными и сопровождаться резкими негативными чувствами в отношении полиции, правительства, семьи заложников, то есть тех, кто пытается их освободить. В возникновении Стокгольмского синдрома не наблюдаются различия в зависимости от пола и возраста заложников. Положительные чувства обычно прямо пропорциональны продолжительности времени пребывания в заложниках и их интенсивность постепенно уменьшается после освобождения.
Для большинства исследователей Стокгольмский синдром является не рациональной, а автоматической и неосознанной реацией на экстремальную ситуацию. Именно пребывание в ситуации «витальной угрозы» является источником психологических реаций, наблюдаемых как у жертв насилия, так и у людей, выживших в ситуации катаклизма.
В применении к теме гендерного насилия был разработан термин «бытовой Стокгольмский синдром». В ситуации гендерного насилия, когда женщина оказывается изолированной и во враждебной ей среде, она вынуждена пытаться собственными средствами противостоять неопределенности в отношении собственной участи, спровоцированной чередующимися и непредсказуемыми эпизодами насилия. Эта ситуация провоцирует неуправляемое и интенсивное развитие психических процессов. Бытовой Стокгольмский синдром выражается в протекционной связи жертвы со своим агрессором, возникающей в травмирующей среде и в условиях ограниченного доступа внешних стимулов, через индуцирование в психизм жертвы соответствующей ментальной модели. Бытовой Стокгольмский синдром возникает как попытка жертвы защитить собственную психическую целостность и восстановить физиологический и поведенческий гомеостаз. Бытовой Стокгольмский синдром – это психическое расстройство дезадаптативного типа, который объясняет «парадоксальную» ситуацию, когда жертвы гендерного насилия активно встают на защиту своего агрессора. В попытке избежать и/или уменьшить эффект насилия жертва идентифицируется с агрессором и оправдывает перед собой и другими все его действия. Однако, исследователи подчеркивают, что в случае гендерного насилия речь идет не столько об адаптации к личности агрессора, сколько о потере жертвой собственной идентичности. А это означает не адаптативный механизм, а настоящий процесс разрушения.
5. Гендерное насилие как специфическая форма принудительного убеждения.
Принудительное убеждение – это сочетание различных стратегий, направленных на подчинение и дезидентификацию жертвы. В этой концепции, «убеждение» - это преднамеренное осуществление человеком или группой людей определенных действий, направленных на то, что влиять на поведение и деятельность другого (других), имея в виду достижения конкретных ранее поставленных целей. С другой стороны, под «принудительным» понимается «осуществление интенсивного давления на объект отношений, ограничивая его возможность выбора и увеличивая таким образом возможности достижения желаемого поведения с его стороны». Принуждение, само по себе, есть применение силы с целью заставить кого-то совершить желаемое или отказаться от совершения нежелаемого для принуждающего действия. «Сила» включает в себя понятия физической, психической или общественной сил, действующих прямо или косвенно.
Принудительное убеждение применялось и применяется в различных ситуациях, где один человек (или группа) имеет практически неограниченную власть в отношении другого (или других). В исследованиях гендерного насилия, проводившихся в последней трети ХХ в., отмечено и выявлено сходство стратегий, применяемых в гендерном насилии и в других типах насилия.., различные авторы выделяют сходство психических травм у «заложников, военнопленных, выживших узников концлагерей и религиозных сект.., выживших жертв гендерного насилия, жертв физического и сексуального детского абьюза, а также жертв организованной сексуальной эксплуатации» © Все исследователи подчеркивают сходство психических реакций между «битыми женщинами», жертвами изнасилования и жертвами пыток в других ситуациях (концлагерь или политзаключение). Именно с исследования процессов идеологической трансформации, которой подверглись американские военнопленные в Северной Корее, началось изучение и исследование техник принудительного убеждения. Сам термин часто используется как синоним «промывания мозгов», хотя «промывание мозгов», скорее, является одной из техник принудительного убеждения. Люди, попавшие в ситуацию экстремального принуждения, подвергаются риску стать жертвами постоянной деперсонализации (то есть, при выходе из ситуации принуждения не наблюдается возврат к прежним личностным структурам, личность оказывается разрушенной), с такими симптомами, как амнезии, поведение по типу транса и эмоциональное отупение. Также наблюдаются когнитивная ригидность (мышление по строго заданным параметрам), поведенческие регресии (в основном, различное выражение беспомощности в поведении, поиск одобрения авторитета как главный поведенческий критерий), глубокая трансформация личностной системы ценностей и понятия «самого себя», которые просто-напросто стираются.
Принудительное убеждение осуществляется при помощи набора стратегий, которые позволяют агрессору поддерживать, осуществлять и увеличивать контроль над жертвой. Если обратить внимание на то, что слово «стратегия» означает «регулируемый процесс, совокупность способов, которыми гарантируется оптимальный результат в каждый из моментов процесса», то можно ясно проследить, как в ситуации гендерного насилия имеет место именно применение стратегии, как регулируемого волей агрессора процесса: в « семейных отношениях» агрессором устанавливаются «правила», которые отчаянно и безуспешно пытается усвоить жертва – отчаянно и полностью безуспешно, так как жертве неизвестна конечная цель «отношений», а именно: её собственная аннигиляция. Жертва даже не может себе представить существование подобной цели, так как предполагается, что она (жертва) состоит в эмоциональной, «семейной» связи. Однако, единственно верным является то, что находится она в отношениях господства и подчинения.
Булетт и Андерсон еще в 1985 г. описали процесс «ментального контроля» или «психологического убеждения» в гендерном насилии, а также используемые в нем стратегии:
- доминирование мужчины с первых же моментов отношений посредством типа поведения, ошибочно интерпретируемого жертвой как поведение «настоящего мужчины»
- отъединение жертвы от внешних связей (родителей, друзей, работы)/плен
- постепенное внушение жертве чувства страха и его поддержание во времени
- индукция чувства вины («ты меня вынудила», «не была бы такой дурой (толстой, некрасивой, плаксой, сентиментальной, проституткой).. и т.д. и т.п.», «сама виновата», «ты просто идиотка (сумасшедшая)», «да какая ты мать?», «да кто на тебя посмотрит, ты в зеркале себя видела?»
- патологическая ревность
- индукция чувства никчемности и беззащитности («ты ни на что не годишься?», «кому ты нужна?», «руки не тем концом вставлены», «никудышная», «неряха», «мне от соседей стыдно», «если бы не я...»
- индукция самообвинения («мне тоже нелегко», «ты думаешь, мне это нравится?», «сама подумай, как мне не горячится, если ты...?», «я выматываюсь за день, а ты...»
- чередующиеся подкрепления ситуации эмоциональной зависимости (выраженной в основном в активном поиске одобрения жертвой) поведением, внушающим надежду на перемену к лучшему.
В этих стратегиях мы можем видеть и научение беспомощности Селигмана, и Стокгольмский синдром, и травмирующую связь Даттона и Пайнтера, но в данном случае – принудительного убеждения – все эти стратегии применяются синергично.
Синергичное применение стратегий господства и подчинения жертвы приводит к психической травме, в которой преобладает чувство бессилия-инвалидности. В женщине ситуация гендерного насилия провоцирует комбинаторное состояние «зависимости-слабости-страха» по типу состояния Трех D (Dependency-Debility-Dread), выявленного у пленных солдат и описанного еще в 1957 г. Фарбером и Колбсом.
Исследователи гендерного насилия в своем подавляющем большинстве пользуются моделью Бидермана, описавшего восемь «классических» методов принуждение в системе пыток: одиночное заключение, монополизация восприятия, индукция состояния ментального и физического изнеможения («изматывание»
, угрозы, доказательства «всемогущества», унижения, придирки (то есть, принуждение по банальному поводу), чередование эпизодов «благосклонности».Периодов «без насилия» на самом деле в гендерном насилии не существует. Различные типы насилия и принуждения (физическое, сексуальное, психическое, символическое) просто чередуются и комбинируются, позволяя сделать вывод, что принудительное убеждение – это постоянный во времени и пространстве процесс. Чувство особенного облегчения, когда в общей ситуации насилия устанавливается период отсутсвия прямой агрессии, обусловлено именно общей и тотальной ситуацией насилия, в которой действуют синергически различные стратегии принуждения. Именно поэтому нет смысла разграничивать насилие на физическое и психическое, например: физическая агрессия всегда оставляет за собой психическую травму – пощечина, прежде всего означает унижение. В свою очередь, вербальная угроза сразу же вызывает ассоциацию с физической расправой или с попаданием в катастрофическую ситуацию («быть вышвырнутой на улицу», «отберу детей» и пр.). Это очень важно подчеркнуть: психическое насилие ассоциирует слова с физическими действиями, вызывающими страх, поэтому никогда нельзя говорить о психическом насилии, как о насилии «меньшей интенсивности»... Продолжение следует
-
-
20.04.2014 в 12:30а где ты начиналась, если не секрет? на жж? там в камментах порой твориться адовый ад. я тут снова думаю - а не добавить ли нам тег "домашнее насилие" или хватит и обычного? мне кажется, что обычного хватит.
и снова - поменять тег на насилие или добавить еще насилия? чтоб было и насилие и изнасилование.
как же это трешово звучит(((
-
-
20.04.2014 в 12:38-
-
20.04.2014 в 15:35да в паблике, какомто феминистичеком, типа мужикорабыни.. Ну я прямо не могу вообще от таких, мне с них хуже даже с самых маскулянтных дебилоидов, потому что последние просто смешно выглядят.
-
-
20.04.2014 в 16:10в мужикорабыне попадается годнота, но, по-моему, комментарии читать можно только на цупе, где их 5 человек вычищает -_-
лично меня в м-рабыне сквикает название и эта адская картинка((
-
-
20.04.2014 в 16:44вообще я люблю такие штуки, как зеркло сексизма, кнн и рабыню, именно потому что они очень жестко расправляются с мужскими стереотипами. Бьют их же оружием, и это приятно
-
-
20.04.2014 в 17:03