Радикальный феминизм vs интерсекциональность

[themiskyra]

Было бы круто обсудить статью: конечно, многое звучит логично, но тем не менее - и "не сходится", надо сформулировать.

На почве русскоязычного феминизма (как, впрочем, и других) цветет пышным цветом немало учений разной степени бесполезности. Одно из них — мертворожденное дитя «третьей волны» — теория пересечений, или интерсекциональность.
Сама по себе теория довольно интересная, раздвигает горизонты сознания и дает пищу для ума. Особенно в свете ее влияния на феминизм.

Что такое интерсекциональность в рамках фемдвижения?

В первую очередь она представляет собой социологическую теорию, которая анализирует, каким образом различные формы дискриминации взаимодействуют на различных уровнях — во многих случаях одновременно — и как путем такого взаимодействия организуют и поддерживают систему социального неравенства.

Теория пересечений утверждает, что каждый субъект являет собой сочетание разнообразных идентичностей. Предполагается, что каждая женщина принадлежит сразу к нескольким группам, включая не только гендер, но и класс, расу, возраст, национальность, религию, состояние здоровья, материальное и семейное положение, сексуальную ориентацию, образование и т.д. Следовательно, сочетание разнообразных идентичностей делает опыт каждой женщины уникальным, предполагая, что не может быть единого субъекта «женщина» с общими интересами.

Казалось бы, в этом нет особенной крамолы. Да, мы разные, нет двух абсолютно одинаковых людей. Тем не менее, радикальный феминизм и теория пересечений, вернее интерсекциональная риторика в женском движении никак не пересекаются. Для того чтобы понять, почему, полезно углубиться в историю вопроса.

Теория пересечений появилась не на пустом месте, а выросла из так называемого черного феминизма, движения афроамериканок, которые заявляли, что «обычный» радикальный феминизм ставит целью улучшение жизни белых образованных женщин среднего класса, оставляя всех остальных за бортом. Хотя следует отметить, что «белые домохозяйки» и прочие относительно благополучные женщины никогда не составляли сколько-нибудь заметную часть радикальных феминисток.

Тем не менее, на этом противопоставлении родилось новое движение, основанное на якобы особом, исключительном опыте черных женщин, проблемы которых кардинально отличаются от проблем белых, поэтому и феминизм им нужен свой, особый. При этом те самые, качественно иные проблемы, которые абсолютно не пересекаются с проблемами группы «черные» и проблемами группы «женщины», так и не были названы. Таким образом, то, что, по сути, было борьбой на два фронта и суммой двух форм дискриминации, стало «уникальным опытом».

Глубинной же причиной такого отделения стало совсем другое. А именно — неотрефлексированная, в большинстве случаевнеосознанная попытка противопоставить себя «привилегированной» группе женщин, привилегии которых заключались в том, что они как для белых, так и для черных мужчин представлялись более привлекательными, более статусными.

То есть не белые феминистки стали в оппозицию черным, а черные и белые мужчины определили им чуть более высокое место в иерархии, исходя из представления, что дочь-сестра-жена белого есть более ценный приз. Так и не попытавшись преодолеть эту мужскую классификацию, афроамериканки пошли по стопам своих черных братьев, не пожелав объединяться с «привилегированными».

Как аналогию можно привести в пример внутренние противоречия у чернокожих рабов американского Юга: те, что пахали на плантациях, имели зуб на тех, что служили в доме, и, враждуя с ними, тем не менее, старались сами попасть в дом. В нашем случае же вражда и недоверие выразились в обвинениях «белые привилегированных женщин», а «попасть в дом» в то же время, означало стать похожей на белых, откуда и растут ноги у выпрямления волос, осветления кожи и пластических операций среди женщин негроидной расы и азиаток.

В конце 70-х — начале 80-х годов начали набирать популярность идеи постмодернизма, в рамках которых началась ревизия радикально-феминистских деяний предыдущего десятилетия — как всегда после подъема революционного движения приходит реакция и откат. Однако с той разницей, что ревизия проходила под вывеской развития и углубления. В это самое время были посеяны семена многих плевел «третьей волны»: квир, трансфеминизма, секс-позитива, а идеи «черного феминизма» переросли в интерсекциональность, что все вместе впоследствии и похоронило начавшееся было в 60-70 гг. активное и организованное освободительное женское движение.

Концепция множественности феминизмов на любой вкус встретила горячий отклик. Потому что в радикальном феминизме женщин напугала конкретика повестки: вот эксплуатируемые, вот эксплуататоры, вот таким образом осуществляется эксплуатация. Поэтому тут же стало очень важным заострять внимание на «различиях» между женщинами, то есть, на муже-концепциях расы и социального класса, а радфем обвинить в попытке «заставить отказаться от идентичности», «гомогенизировать всех женщин», «сделать невидимыми проблемы черных женщин/инвалидок/малоимущих».

Точно так же как большинство белых женщин работает на мужские -измы (об этом писала Дворкин), цветные женщины намертво вцепились в идею расы, гомосексуальные женщины — в идею сексуальности, женщины-инвалиды -- в идею инвалидности, поместив каждую из этих идей соответственно в фундамент будущей коллективной идентичности, включающей, кстати, «своих» мужчин.

"...Если ваш вид угнетения относится и к мужчинам, у вас больше шансов быть признанными в качестве угнетенных, чем в одиночестве... В отличие от остальных, белая женщина, если она не бедная или из рабочего класса, не лесбиянка или еврейка, не инвалидка, не старая или молодая -- не может разделить свое угнетение ни с одним мужчиной. Это не делает ее положение более характеризующим значение "женского", чем у любой другой. Однако упрощение ее угнетения, которое даже потенциально не расистское, классовое, гетеросексистское или антисемитское позволяет с особой ясностью определить, что такое "антиженское"..." (К. Маккиннон. "From Practice to Theory, or What is a White Woman Anyway?")

Объективно женщины принадлежат одному и тому же классу, в том смысле, в каком «гендер» означает систему распределения власти. Как социальная группа женщины лишены доступа к ресурсам и каналам их распределения. Отдельные «капиталистки» представляют собой "викариев", заместителей мужчин, их положение представляет собой воплощение конкретных исторических интересов семей, кланов, племенных и территориальных групп, контролируемых мужчинами. Поэтому такое «квази-властное» положение не закрепляется и не распространяется на других женщин, наоборот, оно поддерживается лишь надеждой и ожиданиями мужской группы на то, что такая женщина родит наследника мужского пола и передаст «власть»/»богатство»/»титул» по назначению. «Богатые и власть имущие» среди женщин — это викарии и регентши по определению. Объективно женщины, конечно же, являются сестрами на основе общего «специфически женского» опыта, патриархатное общество и определяет их как «идентичных друг другу и взаимозаменяемых». Все они принадлежат подчиненной группе, на всех воздействуют одни и те же специфические механизмы социализации.

Приверженцы теории интерсекциональности утверждают, что в каждом отдельном случае определяющей будет какая-то иная, отличная от «женскости» (=подчиненное положение по отношению к мужчинам) характеристика: «негризм» в случае черных женщин, «пролетарскость» в случае малоимущих, «латинскость» или «инвалидность» соответственно. То есть, своя рубашка ближе к телу.

Так в очередной раз подчиненная группа продемонстрировала на идее интерсекциональности, что дилемма заключенного (или «трагедия общин») живет, здравствует и побеждает: «предательство строго доминирует над сотрудничеством, поэтому единственное возможное равновесие — предательство обоих участников». Дилемма заключенного раскрывает нам динамику внутри женской группы: «одни индивиды ломают капкан, присущий «дилемме общин», тогда как другие, к великому сожалению, продолжают пребывать в ловушке, разрушая свой собственный ресурс. Это подводит ... к вопросу о различиях между теми, кто разрывает оковы «дилеммы общин», и теми, кто не делает этого. Эти различия могут быть связаны с факторами, действующими внутри соответствующей группы.
Участники группы могут просто-напросто не иметь возможности коммуницировать друг с другом, не иметь шанса выработать доверие друг к другу и не понимать, что им придется разделить общее будущее. Или, в других случаях, обладающие властью индивиды, получающие выгоды от статус-кво, могут блокировать попытки поменять правила игры, предпринимаемые индивидами, обладающими меньшей властью. Для того чтобы вырваться из плена ситуации, в которой господствует извращенная логика, такие группы могут нуждаться в каких-то формах внешнего содействия» (Элинор Остром).
Проводя аналогию: интерсекциональность представляет собой очередное разыгрывание дилеммы заключенного, то есть, отрицание возможности женской группальности. А ее не существует в первую очередь потому, что женщины лишены возможности общаться между собой непосредственно: общение женщин в патриархате или отсутствует, или организуется вокруг темы «мужчины». (Тест Бехдель например, очень хорошо это демонстрирует).

Интерсекциональность, настаивая на том, что никакой общей темы у женщин нет, поддерживает невозможность увидеть общие интересы, тем самым действуя в пользу индивидов, «получающих выгоды от статус-кво». Радикальный феминизм же, в качестве внешней силы (ибо участницы группы «женщины» сознательно отделяют себя от группы «феминистки») как раз и пытается преодолеть проблемы общения, показывая, в чем выгоды всей группы.

Радфем, тем не менее, ничего не имеет против анализа пересечений различных линий угнетения в патриархате. Порочность теории пересечений видится вовсе не в том, что она предлагает анализировать положение индивидуума со всех сторон, а в том, что:
а) воплощение этой теории на практике в рамках феминистского движения не представляется возможным даже в необозримом будущем;
б) заострение внимания на разности, отдельности и исключительности играет на руку патриархату — женщины и раньше были разобщены, и будут разобщены впредь, какая разница, с помощью ли традиционных институтов, с помощью ли новеньких феминизмов — выгодополучатели остались при своей выгоде;
в) интерсекциональность/инклюзивность широко используется трансфеминистами, квир и прочими для критики любых женских инициатив и оправдания мизогинии.

Разберем поподробнее.
Помогать женщине не подгоняя помощь под шаблоны — это одно. Неграмотной не дашь читать умные статьи, а голодную нужно накормить, прежде чем оказывать психологическую помощь. Для этого не нужно рождать громоздкие теории, достаточно здравого смысла.

Но пытаться действовать, учитывая предполагаемую множественность идентичностей бесконечно дробящихся групп и подгрупп «по интересам», да ещё руками одних феминисток (к какой группе, кстати, мы должны их отнести? ко «всем задолжавшим»?)
Феминизм пока не является главной мировой силой. К тому же тут встает трезвый вопрос о выборе — как женщина будет позиционировать себя, когда ее идентичности столкнутся лбами? Принцип «выбери женщину», например против принципа «надо помочь своему васе»?

Интерсекционалисты любят использовать в доказательство своей правоты примеры женщин бедных, черных либо относящихся к низшим кастам или классам, потому что именно для них риск стать жертвами преступлений наиболее высок. При этом интерсекционалисты сознательно умалчивают о том, что преступления против женщин наиболее беззащитных категорий (как и всех других) совершают мужчины, и причина тут не в многочисленных идентичностях женщин, сошедшихся над их головой, словно звезды. Причина — в том, что мужчины совершают преступления тогда, когда а) им охота, б) есть жертва и в) это легко и безнаказанно. И когда у них будет возможность на этих условиях сделать то же самое в отношении женщин любой другой касты, национальности, класса — они сделают.

Различие между преступностью в отношении бедных, слабых, низших — в вероятности, в количестве, в легкости, а не в качестве. Получается, если посмотреть правде в глаза, что борьба с производными формами дискриминации имеет целью, прежде всего, добиться уравнивания в положении с «привилегированными» женщинами, а не в устранении всех мужских иерархий.

Различные векторы действия угнетения делают невидимым сам патриархат (ведь он до сих пор остается великим невидимым, его не изучают и не анализируют, прежде всего его экономическую систему как таковую, поэтому для нас такая огромная проблема: как посчитать репродуктивный труд?) Ну и интерсекциональность радостно с этим соглашается: да, мы разные и проблемы у нас разные.

Радикальный феминизм говорит, что у всех женщин есть общий опыт, независимо от нации, культуры, места проживания, расы или класса. В чем общность? Сначала это «особое» воспитание девочек (запреты, предписания, навязываемые роли, усвоение мизогинии), а затем — «особое» положение женщин, всегда вторичное, подчиненное по отношению к мужчинам. Это есть в любой, подчеркиваю — в любой культуре.

При этом делать упор на различиях означает ставить на первое место то, в чем выражается эта подчиненность. В одних культурах — это калечащие телесные практики, в других — принуждение к грязным работам, в третьих — отсутствие гражданских прав и т.д. В молдавиях-нигериях-боливиях женщинам достаются разные блюда угнетения, но все они из одного меню «только для женщин».

Интерсекциональность также считает важным подчеркнуть, что одни женщины сталкиваются только с одним видом угнетения, в то время как другим достается два, три и больше. Суть же радфем-подхода заключается в том, чтобы постоянно держать в уме, что патриархат — это не только сексизм, это весь мир, в котором мы живем — политика, экономика, медицина, образование, законы, государства, религии, войны, классы, расы, касты — всё.

Класс угнетателей состоит из различных конкурирующих между собой групп, однако все эти группы действуют одинаково по отношению к угнетенным; например, черных мужчин, которые насиловали белых женщин, защищали белые мужчины-левые на базе идеи о том, что белые женщины должны были «поплатиться» за то, что афроамериканцы были когда-то рабами на плантациях. То есть, черные и белые мужчины, враги и антагонисты во всем остальном, вполне были согласны с мыслью, что женское тело подходит для того, чтобы быть разменной монетой в их разборках, объектом вымещения и символической компенсации.

И как бы ни упирались интерсекционалисты, что у женщин нет общих тем, что у каждой своя борьба — да, у каждой своя борьба, но это борьба против одного врага. И вести ее может каждая — на своем месте, вкладываясь по мере возможностей, но не против белых, или гетеросексуальных, или против еще каких-то «вип» женщин. Потому что единственные, кто не входит в класс угнетателей — это женщины. Те самые якобы привилегированные — это «домашние рабы», которым хозяин отдает больше объедков. И пока рабы грызутся за эти объедки, хозяин довольно ухмыляется.

Что предлагает радфем? Вместо философии, призывающей к делению на мелкое и мельчайшее (как дробятся латифундии без майората), мы говорим: давайте вместе отстаивать наши общие интересы (репродуктивные права, безопасность, свободу, самореализацию, власть, деньги, женщину как субъект в конечном итоге). Если же у кого-то из нас есть особые, теперешние нужды, которые не совпадают с нуждами остальных — можно заниматься ими самостоятельно или вместе с единомышленницами. Защищать животных, практиковать веганство, объединяться в союзы женщин-врачей… А сексизм, эйджизм, расизм, эйблизм, национализм и прочий невеселый «изм» суть щупальца одного чудовища, которые опутали весь мир, и рубить их по одному — дело неблагодарное.

И в заключение скажу: интерсекциональность как теория неплоха, если не увлекаться. Но для тех, кто увлекается — тоже хороша, это удобный инструмент для бесконечных перечислений идентичностей, рассуждений о неведомых женских привилегиях, упреков в адрес злых феминисток, что позволяет формировать красивый имидж благородных борцов за все хорошее против всего плохого, ничего не делать (чтоб не обидеть ничью идентичность) и бережно хранить патриархат.

Источник: womenation.livejournal.com/119435.html